Я переложил трубку из левой руки в правую.

- Видишь ли, одну вещь я точно знаю. У тебя такой уверенности нет, зато у меня есть. Когда-нибудь ты напишешь прекрасный роман. Если прочесть то, что ты уже написала, это совершенно очевидно.

- Ты в самом деле так думаешь?

- Я всем сердцем так чувствую. Правда, - сказал я. - Разве в таких вещах я могу тебя обманывать? В твоих текстах есть много прекрасных, очень выразительных мест. Например, читая твое описание морского побережья в мае, я слышу ветер, чувствую запах моря, ощущаю нежное тепло солнца на своих руках. А когда ты пишешь о маленькой прокуренной комнате, в которой висит табачный дым, я на самом деле начинаю задыхаться от нехватки кислорода. Даже глаза режет. Так писать не каждому дано. В твоих строках есть жизнь, естественное течение, внутренняя сила. Твои слова как будто сами способны дышать и двигаться. Просто у тебя сейчас еще не выходит соединить одно с другим так хорошо, чтобы из этого получилось единое целое. Но это не повод взять и захлопнуть крышку рояля.

Сумирэ молчала секунд десять-пятнадцать.

- Это ты стараешься так меня утешить, приободрить что ли?

- Я тебя не утешаю и не приободряю. То, что я говорю, - убедительный, мощный факт.

- Как река Молдау?

- Как река Молдау.

- Спасибо, - сказала Сумирэ.

- Не за что, - ответил я.

- Иногда с тобой бывает жутко приятно. Как Рождество, летние каникулы и новорожденный щенок сразу вместе.

В ответ я промямлил нечто невразумительное - так всегда, если меня хвалят.

- Меня одно только иногда беспокоит, - сказала Сумирэ. - Вот возьмешь ты и женишься на какой-нибудь вполне достойной женщине, а меня совсем забудешь. И я не смогу тебе больше звонить, когда мне в голову взбредет, посреди ночи. Ведь так?

- Захочешь поговорить - позвонишь, когда светло.

- Нет, днем звонить неправильно. Ты ни-че-го не понимаешь.

- Это ты ни-че-го не понимаешь. Большинство человечества, когда светит солнце, работает, а ночью гасит свет и ложится спать, - возмутился я.